Элис Петерсон - Только будь со мной
Дом был единственным пациентом нашей палаты, кто не махнул на Гая рукой и не отставал от него ни на минуту.
– Все мы в одной лодке, – говорил он, хотя это было не совсем так. У Гая была травма уровня С6, намного серьёзнее, чем у нас.
Но Дом никогда не сдавался. И Гай наконец не выдержал. Когда Дом во весь голос распевал песню «Всегда ищи в жизни лучшее» из Монти Пайтона[6], Гай воскликнул:
– Ну и сраный же ты шустрик, чёрт бы тебя побрал!
В палате повисла долгая тяжёлая пауза, которая была нарушена взрывом всеобщего хохота. Даже Гай рассмеялся. Так за Домом закрепилась кличка Шустрик.
После этого случая в Гае что-то изменилось, словно кто-то вновь осветил светом его душу. Как-то раз он решил с нами поужинать. Сначала разговаривали только мы с Домом, но Гай ловил каждое наше слово. Хотя ему было не до приятных бесед: он с трудом управлялся с ножом и вилкой, поэтому ему частенько приходилось есть тушёные бобы столовой ложкой.
Мы рассказывали друг другу, как попали в больницу. Этой темы невозможно было избежать, поскольку она постоянно витала в воздухе. Однажды, после работы, Дом сел на свой мотоцикл и в следующее мгновение уже лежал лицом на асфальте шоссе.
– Задняя шина моего мотоцикла взорвалась. Я все время думаю: а если бы я притормозил на повороте, и не мчался, как сумасшедший? Если бы да кабы…
Я в свою очередь рассказала им о судьбоносном утре с Шоном. Я тогда всего лишь вышла за продуктами и ни о чём другом не думала. Одна ошибка – и я в инвалидном кресле.
– Зато больше никто не пострадал, – заверила я ребят.
Я также поведала им о моих студенческих буднях в Королевском колледже и о письме Шона. Они не вымолвили ни слова. Шестое чувство подсказало мне, что Гай скорее всего думал о том, что он тоже бросил бы меня. А Дом чувствовал себя виноватым, потому что Миранда и глазом не моргнула, когда он стал инвалидом. Казалось, она любила его даже больше, чем прежде.
– Я помню, как очнулся в машине, – вдруг сказал Гай. От неожиданности мы с Домом чуть не подавились супом. – У меня страшно болела шея.
И Гая уже было не остановить – он рассказал, как поздно ночью возвращался после вечеринки и, потеряв управление, врезался в дерево. Спасателям понадобилось шесть часов, чтобы извлечь его из обломков. Пришлось срезать крышу машины. А первые несколько месяцев в больнице он был беззащитнее младенца, ничего не мог делать самостоятельно.
Когда Гай рассказывал об этом, его голос дрожал. Мне было тяжело видеть в его глазах боль, но я все же была рада, что он все-таки заговорил. Этот психологический прорыв был заслугой Дома. Создавалось впечатление, будто после аварии тело и разум Гая полностью отключились, и только сейчас к нему начала возвращаться жизнь.
– Медперсонал здесь с нами не церемонится, – заметил Дом как-то вечером.
– Все врачи уроды, – откликнулся Гай. – Ну, почти все.
– Не могу представить тебя среди них, Кас, – добавил Дом. – Я, конечно, здорово взбесился, когда мне сообщили, что я больше не смогу ходить.
– Сильно взбесился! Ах, посмотрите, какой сударь, – начал поддразнивать его Гай. – Я, блин, чуть с ума на фиг не сошёл. Извини, принцесса.
– Ничего страшного, – сказала я, предлагая друзьям принесённые папой пирожные.
– Я-то думал, что если сломаешь шею, то умрёшь, – продолжал Гай. – Я думал, что инвалиды в колясках уже такими рождаются. Да твою налево – прости, Кас, – я даже подумать не мог, что стану овощем! Доктор говорит: «Вы никогда не сможете ходить. Вам придётся смириться с этим и жить дальше». С того момента, как я здесь оказался, мне только и говорят о том, чего я больше не смогу делать. Не смогу полноценно работать руками.
Я спрятала свои руки под одеяло.
– Не смогу самостоятельно одеваться. Не смогу потеть или вздрагивать от холода, потому что мои нервы отказали, и поэтому я могу умереть от переохлаждения. Не смогу ничего делать или чувствовать. Не смогу даже в носу поковыряться, блин.
На этот раз он не извинился.
– Самое страшное, – продолжил Гай после небольшой паузы, – что мне придётся вернуться в родительский дом. Я обожал свою лондонскую квартиру с видом на Темзу. Я работал как проклятый, чтобы купить её. Теперь мне тридцать пять, и я буду жить с родителями, – заключил он, окидывая нас с Домом внимательным взглядом. – А они уже старички. Вы же их видели.
Отец Гая был высоким худым мужчиной с редеющими седыми волосами. Когда они с женой пришли навестить сына, он молча сидел у больничной койки, понуро свесив голову. Он был похож на раненое животное.
– Я ушёл из дома, когда мне было восемнадцать, и отправился в Сити сколачивать состояние. Я был брокером, по выходным играл в гольф. Что я буду делать теперь? Вязать? Ах, нет, подождите, я даже этого не могу.
Чем больше Гай говорил, тем меньше я его боялась. Я обожала Дома за оптимизм, но и циничность Гая находила отклик в моём сердце. И тот факт, что они оба были намного старше меня, не имел абсолютно никакого значения.
Мне пришло новое сообщение на телефон.
«С нетерпением жду встречи, принцесса. Надеюсь, в ресторане подают тушёные бобы. Гай».
Я улыбнулась, вспомнив один забавный разговор за ужином в палате.
– Сегодня снова будешь есть свои бобы? – спросила я Гая.
– Тебя же должно от них, это… пучить, – заметил Дом.
– А я думаю, что за запах странный в палате, – сказала я.
Гай недовольно взглянул не меня.
– Даже не думай говорить плохо о моих оранжевых друзьях, принцесса.
– Одна дама пришла на светский ужин в Лондоне, – начал одну из своих занимательных историй Дом. – На приём был также приглашён американец. В самом начале трапезы хозяйка дома крайне некстати начинает пускать ветры.
Гай загоготал от восторга.
– Но джентльмен, сидящий по левую руку от неё, говорит: «Прошу простить меня, господа». Ужин продолжается, но через несколько минут хозяйка дома вновь пускает газы. Но теперь извиняется джентльмен, сидящий по правую руку от неё. Американский гость, конечно, шокирован увиденным. Через несколько минут дама вновь портит воздух. На этот раз потрясённый американец наклоняется к ней и говорит: «А этот запишите на мой счёт, мадам!»
В вагон вошёл проводник и попросил мой билет, возвращая меня к реальности. Думая о Гае и Доме, всю дорогу до Паддингтона я улыбалась. Их я хотела увидеть ещё больше, чем Сару.
Пассажиры начали собирать свои сумки, портфели, ноутбуки, газеты и журналы. Я выглянула из окна и осмотрела всю платформу. На ней не было никого, кто мог бы помочь мне сойти с поезда. «Без паники, Кас!» – сказала я себе. На нашем вокзале меня заверили, что меня обязательно встретят в конечном пункте моего путешествия. Я наблюдала, как люди выходили из вагонов и проходили сквозь заграждения.
